Я не устаю повторять, что в этом спектакли актёрские работы настолько же различны, насколько хороши. В случае Ростислава это снова так: несмотря на кардинально новые краски и особенности образа, отличающие как Джекилла, так и Хайда, его работа прекрасна и заслуженно любима большим количеством зрителей. Джекилл/Хайд Колпакова ярок, харизматичен, очень экспрессивен и невероятно техничен. Ростислав любит и умеет украшать роль множеством мелких и крупных «фишек», которые помогают раскрыть и донести образ до самых-самых дальних рядов и впечатлить даже неискушённых зрителей. В то же время, наряду с отличным владением широким жестом, он способен на тонкое проживание образа на эмоциональном уровне, и те самые «фишки» и украшательства, на которые Ростислав большой мастер (будь то наполовину завязанный хвост на «Конфронтации» или вычерненные губы Хайда), служат не только «подсказками» для зрителя, но и точками опоры для психологической работы артиста. Не могу не отметить, что за счёт таких эффектных ходов, особенно в «хайдовой» части, спектакль здорово приобретает в зрелищности (хотя лично мне в таких случаях немного не хватает этакой интригующей недосказанности, словно мне объяснили слишком много, не оставив места для анализа).

Возможно, как раз поэтому интерпретация Генри Джекилла в данном составе для меня оказалась гораздо интереснее Эдварда Хайда. Джекилл Ростислава не просто увлечённый исследованием доктор, это в первую очередь человек, непоколебимо уверенный в правильности того, что он делает. Он методичен и трудолюбив, искренне горит своей идеей, но в его напористом монологе нет затаившейся агрессии по отношению к оппонентам. Этот Генри действительно стремится спасти мир – для него это даже не мечта, а реальный жизненный план, и в его успешном воплощении учёный ни на минуту не сомневается. Поставив себе цель, Джекилл Колпакова с головой уходит в работу, и, кажется, как раз его герой не имел длительного конфликта с попечителями до дня рокового совета – ему было попросту не до того. На совете он появляется собранным, но не закрытым, и начинает свою речь с искренним удовлетворением триумфатора и непоколебимым оптимизмом (в отличие от Джекиллов Гордеева и Ожогина, которые пытаются убедить попечителей явно не впервые и внутренне уже готовы к нападкам). И потому, столкнувшись с яростным отпором аристократов, Генри-Ростислав демонстрирует не разочарование, агрессию или презрение к недалёким ханжам, а неподдельное изумление, переходящее в отчаяние. Если что и мучает этого Джекилла с всё возрастающей силой, так это острое чувство несправедливости. Несправедливость судьбы, отнявшей разум у отца, «самого прекрасного человека, которого он когда-либо знал», несправедливость нападок и запретов попечителей, несправедливость унижений Люси в «Красной крысе», несправедливость самой жизни, допустившей провал такого блестящего эксперимента – вот что ранит Генри сильнее всего.

Кроме того, у Джекилла-Колпакова есть ещё одна черта, которая отличает его образ от других – это абсолютная непосредственность поведения, особенно заметная в сцене помолвки. Генри-Ростислав менее, чем кто бы то ни было, считает необходимым демонстрировать «фасад»: он отпускает хулиганские остроты, с трудом сохраняет серьёзность во время тостов и речей, откровенно берёт Страйда на таран бокалом. Скрывать свои чувства и жёстко соблюдать приличия – не для него. Да и первый визит в «Красную крысу» – этакий прикол, весёлое приключение.

Возможно, именно благодаря столь светлому и в целом позитивному образу Джекилла в первом акте зрителя так поражает трансформация в Хайда. В исполнении Ростислава этот момент выглядит почти волшебством, процессом скорее сверхъестественным, нежели психологическим: как за счёт блестяще выполненных акробатических трюков, когда Генри словно швыряет из стороны в сторону невидимая рука, так и за счёт абсолютного несходства характеров Джекилла и Хайда.

Хайд Колпакова, безусловно, впечатляет и устрашает, от него веет неприкрытой, дистиллированной опасностью. Он упивается силой и страстью, убивает не с мрачным удовольствием, а весело, легко и с огромным кайфом от процесса. При встрече с очередной жертвой в его глазах ясно читается обратный отсчёт последних секунд жизни «потерпевшего». В личности Эдварда Хайда Ростислава меньше всего видна связь с Генри Джекиллом, он больше похож на чистое персонифицированное зло, разгулявшееся на просторе, это вырвавшийся из заточения демон, вселившийся бес, если хотите. Джекилл для него – лишь средство, захваченное тело, а не альтер-эго. Джекилл в схватке с Хайдом – это одержимый в самом что ни на есть средневеково-церковном смысле слова. Во время «Конфронтации» в одном теле борются не две ипостаси одной души, а два разных существа, и во время арии Колпаков очень чётко и технично переключает их между собой. В его спектакле Джекилл ≠ Хайд.

Однако, наряду с главным героем давно пора сказать несколько слов и о других исполнителях – тех, кто не попал в предыдущие части моего репортажа.

Я довольно долго пыталась разобраться в Аттерсоне Константина Китанина – для меня его образ был не очевиден, хотя и очень интересен. Этот Джон скорее замкнут, нежели сдержан, безусловно, предан другу – но есть ощущение, что Джекилл не вполне ценит и понимает его. Костин Аттерсон – невидимая опора Генри, причём последний, похоже, об этом даже не подозревает. Временами такое, несколько потребительское, отношение к себе сталкивает Аттерсона в приступы чёрной меланхолии. Он не может простить себе, что не сумел уберечь друга от необдуманных поступков, приведших того к катастрофе, – и довольно резко общается с Люси, словно подсознательно перекладывая на неё часть вины за происходящее (как ни крути, все беды начались с пресловутого посещения «Красной крысы», сразу догадывается Джон, даже не зная всех деталей эксперимента). Несмотря на глубокую преданность и привязанность к Джекиллу, Джон-Китанин очень одинок – и выстрел в финале окончательно ломает его.

Ещё один персонаж, достойный отдельного упоминания – Саймон Страйд в исполнении Георгия Новицкого. В отличие от образа, созданного Игорем Кролем, этот Страйд довольно однозначен: это язвительный, самодовольный, скользкий тип, всей душой ненавидящий Джекилла (правда, не очень читается, за что). Он искренне получает удовольствие от унижения учёного на совете, исподволь наблюдая за реакцией попечителей и с одобрением встречая каждую нападку. Его влечение к Эмме – словно ещё один способ досадить Джекиллу, а не большая любовь. Даже в церкви, когда он бросается к обезумевшему Хайду, ненависть к Генри движет им явно сильнее, чем желание защитить девушку. Если Кроль напоминает Майкла Монта, то Гошин Саймон – это Сомс Форсайт.

Я очень жалею, что в силу обстоятельств мне пока не удалось включить ни в одну часть фотообзора и анализа Эмму Елены Газаевой, леди Бэконсфилд Агаты Вавиловой (да и Люси в исполнении Агаты мне бы хотелось осветить ещё раз более подробно). Впрочем, благодаря разнообразию прочтений каждым артистом своей роли и партнёрских сочетаний, любой анализ – всего лишь попытка осмыслить один вариант из множества возможных. А потому не отказывайте себе в удовольствии смотреть «Джекилл и Хайд» несколько раз. Смотрите. Слушайте. Думайте. Я с удовольствием буду.