Я давно не помню, чтобы перед походом в театр так волновалась. За последние лет 10 такого, пожалуй, не было. Почему-то мне казалось, что предстоит что-то важное, что спектакль будет очень хорошим – я за него «болела». В какой-то момент даже испугалась: ожидания были столь высоки, что стало страшно – вдруг разочаруюсь. Какое же счастье, что этого не произошло!

Создатели «Алых парусов» не просто произвели качественный продукт (хотя это так), не просто подарили сказку зрителям (хотя это тоже так), не просто хорошо подали интересный и востребованный материал (это тоже правда) – они доказали, что мюзикл может быть не потоковой индустрией шоу, а подлинным театром, творчеством в каждой молекуле спектакля, праздником для пытливого и умного зрителя. «Алые паруса» – это не простая сумма музыка+либретто+певцы+балет+декорации+костюмы, как я часто вижу в мюзиклах, это сложнейшая алхимия драматургии, вобравшая в себе всё перечисленное, но результат превосходит любую примитивную математику.

Секрет «Алых парусов», мне кажется, в том, что в этом спектакле все перечисленные слагаемые не существуют ради самих себя, как это, увы, бывает. Каждая частичка мюзикла, будь то музыка, текст, актёрские работы, оформление, свет или аранжировки, работает на смысл, на идею произведения. И при этом сочетаются они настолько тонко и точно, что ничего нельзя убрать из спектакля безнаказанно. А поскольку спектакль большой, то и анализ будет длинным :-)

Наверное, удивительно, но «Алые паруса» в этой постановке – не романтическая история любви, как мы все привыкли думать (причём привыкли думать ошибочно, потому что при ближайшем рассмотрении и повесть Грина отнюдь не сказочно романтична). Скорее, это попытка понять: что такое жизнь, что такое любовь, что такое мечта. И, пожалуй, постановка не даёт ответов на эти вопросы – она лишь дарит возможность взглянуть со стороны на тот выбор, который хоть раз в жизни выпадал на долю каждого, и увидеть несколько вариантов пути в зависимости от того, что человек выбрал.

Я очень долго размышляла о мюзикле. Несколько недель я пыталась осознать свои впечатления, разложить по полочкам роящиеся мысли и идеи, найти то, что позволит свести всё в единую картину. И наконец нашла: главная тема, главный герой и одновременно разгадка спектакля – море. Именно море разделяет и соединяет, страшит и успокаивает, дарит и отнимает надежду. Море – не декорация и не место действия, море – колыбель жизни, источник истины и её мерило. Море определяет жизнь всех героев, как живущих на земле, так и посвятивших себя морю («выйти в море такой же риск, как остаться на берегу»), оно властвует и судит, казнит и милует, отнимает и воздаёт, будучи «в ответе... за любовь и смерть». Море в спектакле – не просто видеопроекция на заднике, и не только великолепно пластически сыгранные волны и ветер: это и Эгль как персонификация моря и всего морского, его подсказки, словно доносимые шумом прибоя, легкомысленные, жутковатые, красивые и жестокие истории; и тяжёлые декорации, напоминающие одновременно грузовой порт и внутренности корабля; и поделенные между мирами мизансцены: «нижний» земной мир и «верхний» морской; и холодный свет, напоминающий волны в клочьях пены; и, конечно, музыка, тоже обладающая динамикой прибоя. По сути, всех героев можно так или иначе условно разделить на «живых» морских (Ассоль, Грей, Мэри) и «мёртвых» земных (старший Меннерс, жители Каперны). Однако разделение это интересно не как констатация факта и тем паче навешивание ярлыков, скорее, оно помогает следить за развитием характеров: как в «земном» Меннерсе прорастает тяга к морю, как лишившийся моря Лонгрен теряет человеческий облик, как мать Меннерса постепенно выжигает в себе всё «не-земное», как священник, не стремясь стать морским, не может найти себя среди земных, как хозяйка «Маяка», глядя на отчаявшегося Грея, вспоминает, что тоже знает о море в крови...

Кстати, о характерах. Чем особенно потрясли «Паруса», так это драматургией характеров. В этом произведении нет ни одного двухмерного героя, все они, вне зависимости от того, сколько времени отведено персонажу на сцене, объёмны и неоднозначны (причём образ строится не только актёрской работой на основе поставленных режиссёром задач, но и на уровне музыки, грима, костюма, мизансцен). Не-земная суть Ассоль очевидна: простой, но выбивающийся и стилем, и яркими красками костюм, распущенные волосы, исключительно верхние мизансцены – почти всё время она избегает нижнего, «земного» уровня сцены, – а главное, живая, порывистая, не наигранная интонация и жесты, не свойственные больше, пожалуй, ни одному из героев. Кстати, именно этим меня совершенно покорила Мария Иващенко: в её Ассоль мне понравилось абсолютно всё – и лёгкий, выразительный вокал, и точная, экспрессивная, но органичная игра. Её Ассоль – не мечтательница, долго, терпеливо и скучно ждущая своего принца, она сильная девушка, готовая отдать жизнь за то, что ей кажется важным, будь то любовь, отец, несбыточная мечта или принцип. В ней есть страсть, но нет истерики, есть мечтательность, но нет слащавости. Машина Ассоль не идеальна, но именно этим и хороша.

Не менее прекрасен и сложен оказался Меннерс Евгения Ширикова. Вообще, этот герой (судя по отзывам) оказался наиболее любим зрителями, возможно, именно потому, что он самый неоднозначный из всех. Безусловный наследник дела и принципов своего отца, тянущих его в «земной» мир (это великолепно реализовано в явных кальках: та же «Пена да вода», тот же грим, тот же костюм и тот же танец; и даже в мизансценах – почти до самого конца Меннерс ни разу не поднимается на верхний уровень декораций, попадая туда только в самом финале, вместе с корабликом с алыми парусами), он так же страстно тянется к «морским», как на уровне текста: «уплыть бы отсюда куда-нибудь!» – и сюжета: «Люблю её... Эту дуру, эту блаженную!», так и физически: во время сольной арии он словно пытается удержать Ассоль вместе с фермой, уносящей её вверх... Говоря о достоинствах игры, мне показалось огромным плюсом то, что Меннерс Ширикова отнюдь не трогателен и мягок, как того хотелось бы некоторым моим знакомым. Женя играет очень объёмно, не забывая и не отрекаясь от земной, грубой даже сути своего героя, тем самым проявляя и обостряя его внутренний конфликт: Меннерс страдает не только от того, что Ассоль не отвечает ему взаимностью, но и от того, что не в силах терпеть ни боль прорастающей жажды иной, живой жизни, ни приземлённого тупого существования в Каперне, хотя сам он плоть от плоти этого городка. Его любовь к Ассоль – это и тяга к «другому», и восхищение красотой, и животное влечение, и чувство вины, и родство душ. Отдельного упоминания достойно музыкальное воплощение образа: заметьте, у Меннерса-младшего нет собственной музыкальной темы. Все его музыкальные номера – это повторы тем отца («Пена да вода», «Что смотреть в это море...») и матери («Мечты»), что можно трактовать как его зависимость от среды, в которой он вырос – и из которой он хотел бы вырваться, но сам не знает, как. Даже его центральная ария вторична: куплет вновь мелодически повторяет «Мечты», а припев, который на первый взгляд кажется оригинальным, при более внимательном рассмотрении оказывается музыкальным «перевёртышем» арии Ассоль «Я построю маяк до неба» – выходит, и в своём стремлении к морю Меннерс поёт с чужого голоса... Как написала в отзывах к спектаклю одна из зрительниц, хочется надеяться, что найдётся девушка, для которой он станет Греем, ведь кораблик оказывается в финале у него… Да, кораблик у Меннерса в руках, но корабль – лишь средство. Грей – капитан с дальних берегов, значит, и Меннерсу в поисках мечты нужно покинуть Каперну. Что ж – чтобы стать «морским», нужно выйти в море.

В связи с Меннерсом не могу не вспомнить ещё об одном персонаже, разгадывать характер которого оказалось отдельным удовольствием, – о матери Меннерса. Её динамика прямо противоположна сыну: если Меннерс от начала спектакля к его концу открывает в себе всё больше «моря», то его мать всё дальше и дальше врастает в землю. Её внутренний конфликт не менее интересен, она идёт по пути постепенного медленного озверения. Если в начале она единственная во всей Каперне ещё способна на сострадание, жалость и угрызения совести, то после каждого нового потрясения (драки мужа с Лонгреном в церкви, гибели Меннерса-старшего, потасовки в трактире) она всё больше ожесточается. Жертвовать мечтой для неё равносильно инстинкту самосохранения, даже в своей арии «Мечты» она боится моря настолько, что словно «проматывает» его как несущественную деталь между берегами: «лишь бы покинуть родной причал, мечтают сбежать из гавани... Думают, что на другом берегу новая ждёт вселенная». Со временем море превращается для неё из мечты («...куда заходят ещё настоящие корабли, а на берег сходят настоящие матросы») в источник беды, а сама мечта – в «морскую болезнь». Мать Меннерса – это фактически двойник Мэри, «морская» девушка, не встретившая своего Лонгрена и со временем утратившая в себе «море». В этой роли я успела увидеть и Анну Гученкову, и Елену Моисееву, чему очень рада, ибо образы у них получились разные, но именно их разность обогатила мои впечатления. Анна более точно и заметно выписала ступень за ступенью очерствление своей героини, а Елене мастерски удалось передать сложность материнских чувств и конфликт с сыном, а заодно и с тем, что мать Меннерса много лет пыталась задавить в себе самой.

К слову, мать Меннерса – не единственный двойник среди героев мюзикла. Ещё один альтернативный вариант судьбы – хозяйка «Маяка». Она – Ассоль, предавшая своё предназначение, превратившая маяк в «Маяк» (и снова символизм во всём: у «Кейптауна» свой белый капитан – тоже в кавычках, белый только одеждой, огни маяка превращаются в световое шоу дискотеки и даже лифт, возносивший Ассоль вверх, стремительно опускается вниз). Как и мать Меннерса, хозяйка «Маяка» предала «море», однако не забыла, что значит жить мечтой. И кажется символичным, что именно она становится катализатором, который помогает Ассоль и Грею встретиться и воссоединиться. Помню, когда мне впервые пришла в голову эта мысль, я вспомнила фразу из «Формулы любви» Горина: «Пусть если не я сама, так хоть имя моё послужит чьей-то любви». Похожее могла бы сказать и хозяйка «Маяка». Толкая Грея на действия, она словно говорит: как бывает, если плюнуть на мечту, мы уже знаем, так попробуй, покажи, что будет, если её воплотить?! В вечном рефрене Каперны, который поколение за поколением повторяет каждый житель, – «вот и всё», она первая ставит знак вопроса. Всё ли?

Ещё один герой, которого невозможно обойти анализом, – священник. Скажу честно, о нём я думала дольше всего, потому что он единственный никак не укладывается в ту стройную систему отношений «берег-море», которая выстроилась у меня во всём остальном. Кроме того, он единственный не имеет своего «авторского» прототипа в повести Грина. Порой кажется, что он – лишний элемент в этой системе координат, представитель христианства в абсолютно языческой по своей сути истории. У него нет опоры ни на земле, среди прихожан в Каперне, ни в море и среди морских. Этой актёрской работой меня потряс Константин Китанин: до «Парусов» я даже не предполагала, до чего же мощный драматический талант скрывается в этом артисте. В Костином священнике есть всё: и чувство вины за гибель Мэри, и мрачное одиночество, и горечь разочарования, и сознание бессмысленности своего служения – но и твёрдость истинно верующего. В исполнении Китанина видно, что духовная связь священника с Ассоль замешана на дьявольском коктейле из восхищения и зависти, веры и страсти, жалости и вины. Его главное проклятье – невозможность действия. И единственный шанс искупить проклятие первого бездействия (невмешательство в убийство Мэри) – как ни парадоксально, снова промедление (венчание Ассоль и Меннерса).

Говорить о драматургии характеров можно долго, но не менее интересна – а главное, неотъемлема от героев и сюжета – драматургия музыкальная. Я уже упоминала о мелодическом решении партии Меннерса, и такой приём в спектакле не единственный. Подобные музыкальные головоломки могут показаться самоповторами композитора – однако будь они таковыми, за ними не удалось бы спрятать столь мощные и интересные смыслы. Читая отзывы, я обратила внимание, что многие жалуются на слишком плохо и невнятно выписанный образ Грея – мне же показалось, что Грей просто наиболее «концентрированный» герой. Вся его история – всего в одной арии и нескольких репликах, зато насколько ёмких! В трёх куплетах либреттисты сумели спрессовать и мечту Грея, и его долгий путь, и разочарование, и вновь блеснувшую надежду; в костюме – следы той самой белой, бывшей, но утраченной формы, словно Грей и сам успел забыть, что он Грей – не по имени, по сути. И снова музыкальный «перевёртыш» как ключ к образу: баллада – отзеркаленный «Кораблик» маленькой Ассоль! И как только замечаешь это, вся история Грея возникает как на ладони, текст, музыка и костюмы складываются в гармоничную мозаику, более полно рассказывающую о Грее, чем многочасовой пересказ судьбы... Безусловно, донесение всех нюансов такого сложного образа в столь короткое сценическое время требует и недюжинного таланта – поэтому неудивительно, что это удалось Кириллу Гордееву: этот артист даже молчать (не говоря уж о петь!) умеет настолько выразительно, а его актёрская харизма настолько велика, что даже находясь не в первых рядах зала, стараешься не упустить ни единого слова, детали, оценки.

Раз уж я взялась писать о героях персонально, опустить один из центральных образов было бы с моей стороны преступлением. Эгль – одна из самых больших удач и одновременно загадок мюзикла. Я очень жалею, что мне не удалось увидеть разных исполнителей этой роли (оба раза, что я ходила на «Паруса», играл Антон Арцев), так как простор трактовки этого героя такой же бескрайний, как море, которое он олицетворяет. От многих своих друзей я успела услышать, что Эгль Виктора Есина мягче и более «волшебный» – и я, честно, в это верю, как и в то, что этот образ прекрасен. Но Арцев покорил меня именно мистичностью, немного саркастичной отстранённостью и мимолётной жестокостью своего образа. Среди отзывов зрителей я не раз натыкалась на мысль, что Эгль оберегает Ассоль и поддерживает в минуты, когда ей трудно, но как раз с этой мыслью и хочется поспорить. Эгль, как само море, никому всерьёз не сочувствует и не помогает нарочно – он непостоянен, как стихия: «море не может быть справедливым, даже не стоит ждать». Скажу больше: если Эгль к чему и готовит Ассоль, то вовсе не к ожившей сказке, а к необходимости принести жертву (в этом смысле особенно интересна сцена сна «Морская невеста», которая выглядела бы вставным номером, если бы не повисшее в воздухе: «И дева ответила...»). Идея жертвы в спектакле вообще прошита красной – алой! – нитью: любовь=жертвенность, не зря же «любить – это жечь мосты, жечь корабли и мосты». Вот Лонгрен жертвует молодой женой ради любви к морю, оставляя её (уже беременную) одну в чуждой и враждебной Каперне; вот Мэри жертвует своими принципами и просит в долг, чтобы спасти дочь от голода; вот Лонгрен жертвует старшим Меннерсом во имя погибшей жены; вот Ассоль жертвует своей мечтой ради отца, а Меннерс – своей любовью ради Ассоль...

Можно много, очень много писать о каждом герое спектакля, его образе и трактовке; я бы также с огромным удовольствием посвятила отдельный анализ либретто мюзикла, ибо давно не имела счастья слышать в этом жанре такой великолепный, умный, глубокий и стильный текст, не дающий ни малейшего повода морщиться от речевых ляпов и банальностей (впрочем, сомневаться в Бартеневе, нежно любимом мною ещё со времён «Чёрт попутал!..», мне и в голову не приходило). И всё же главное, чем этот спектакль стал для меня ценен, это та самая возможность анализировать, искать и находить новые, новые детали, оттенки смысла и идеи авторов. Именно этот праздник театра как импульса ДУМАТЬ и ПОСТИГАТЬ, развиваться и расти – то, ради чего я пойду на этот спектакль столько раз, сколько представится возможность. Чтобы снова искать ответы – и находить вдохновение.

*Отдельное спасибо Алёне Юзовой за помощь в музыкальном анализе и Нике Бреслер за интересные находки, поддержку и терпение.